Алла Полянская - Встреча от лукавого
Мы разгружаем машину и несем покупки в дом.
– Сегодня я готовлю ужин. – Ольга направилась к холодильнику. – А ты отдыхай.
– Я тогда тюльпаны пойду посажу.
– Лина, темно уже!
– Ну и что? Включу наружное освещение, луковицам все равно, день или ночь. Днем я занята, а сейчас у меня есть время. Их надо как раз в конце октября высаживать.
– Ну красиво жить не запретишь. Иди, высаживай, только мне оставь немножко, я в Озерном посажу, давно собиралась, да все купить забываю.
– Я тебе и нарциссы оставлю.
Бабуля выдала мне целую трехлитровую банку разных луковичек, и я высаживаю их около крыльца и под забором, и вдоль дорожки. То-то удивится Мирон, когда они в конце апреля начнут цвести! Надо бы оставить немного и посадить около того дома. Ну, который я купила. Или на даче высадить?
– А где твоя дача? – Ольга достает из пакета продукты. – Ты не говорила, что у тебя дача есть.
– У нас с Петькой пополам. В Привольном, это в пяти километрах от Александровска.
– Это в Научном городке, что ли? – Ольга присвистнула. – Там участки огромные, причем на берегу реки.
Мне ли не знать. Полгектара и спуск к реке. И старый, но очень крепкий дом, в котором гостиная с камином, голубой в цветочек рояль, большая веранда и четыре спальни. И шкаф с бабушкиными вещами. И особенный запах, к которому мы привыкли с детства.
– Да. Родители моей бабушки были сотрудниками какого-то института, вот им участок и выделили, перед самой войной дом построили.
– Я хотела купить там дом, но мне это оказалось не по карману.
Ольга задумчиво крутит в руках морковь, а я снова думаю о нашей авантюре с покупкой дома, который даже и не дом, а просто развалина, что бы ни говорила Ольга. И мысль о том, что я сегодня влезла в огромный долг и купила дом, в принципе не пригодный для жилья, снова ужасает меня. Видимо, придется просить Мирона позволить нам пожить у него, но это совершенно неприемлемо, а потому я завтра займусь поисками аренды – ну, не может быть, чтобы во всем городе не сдавался в аренду ни один дом.
Луковичка упала, я пытаюсь подхватить ее, но она катится в листья, и я нагибаюсь за ней. Что-то зарылось в листья за моей спиной, а вот и луковичка. Это последняя, цветов тут будет достаточно. Кто знает, может, Мирон не любит тюльпаны.
– Лина, иди ужинать.
Руки у меня в земле, потому что я не признаю никаких перчаток. И маленькая лопатка, купленная мной сегодня в магазине садовых инструментов, тоже в земле. Почва мокрая, и это хорошо, все луковички приживутся, но отмыть лопатку от липкой грязи непросто, вода в кране холодная.
Я нагибаюсь, чтобы включить воду, споткнувшись о кирпич, которого здесь быть не должно, и обо что-то больно ударяюсь головой – да так, что даже падаю. Я не вижу, обо что стукнулась, свет фонаря сюда не достает, в этом углу двора темно, голова болит зверски, я лежу ничком на куче листьев и понимаю, что надо подняться, но сил совершенно нет. Надо встать и намочить место удара, от холода боль уйдет. Вот дьявол, наверное, будет нехилая шишка. И Матвей приезжает. Хорошо хоть не лицом стукнулась, шишку под волосами, глядишь, и видно не будет.
Я с трудом поднимаюсь – отчего-то в руках и ногах образовалась слабость. Включив воду, я мою лопатку, потом руки, и под конец мочу волосы – я права, стало значительно легче, хотя вода льется за воротник и на лицо. Боль стала тише, и мир снова приобрел очертания. Завтра приду сюда, выясню, обо что я стукнулась, и порублю эту гадость топором. Надо же было так налететь в темноте, что мне стоило взять фонарик?
Голова кружится, я бреду к дому, удивляясь – что за фигня такая творится, неужели сотрясение мозга заработала? Главное, чтобы Ольга ничего не заметила.
Я вхожу в дом и сбрасываю ботинки. Сейчас быстренько в ванную, и прилечь бы, что-то совершенно я расклеилась.
– О господи.
Ольга смотрит на меня, как на привидение.
– Что такое? – Я поворачиваюсь к ней, стены отчего-то поворачиваются тоже. – Я сейчас руки отмою, там грязь сплошная. Зато цветы примутся.
– Сядь немедленно.
Я опускаюсь на стул – у Ольги очень странное выражение лица, я думаю, что сейчас она скажет что-то нехорошее. Кто-то ей позвонил и что-то сообщил. Ненавижу плохие новости.
Она несет мокрое полотенце и кладет мне на голову. С него течет вода, я машинально вытираю рукой лоб. Рука становится красной, я снова вытираю лицо, и ошалело смотрю на свои руки. Они в крови.
– Кто-то стрелял в тебя. Пуля прошла по касательной, Валентину я уже позвонила. Реутову тоже, уж не обессудь. – Ольга осторожно вытирает мое лицо. – Болит?
Я вспоминаю резкую боль, бросившую меня на кучу мокрых листьев.
– Я подумала, что ударилась обо что-то в темноте.
– Сознание не теряла?
– Вроде бы нет. Просто полежала маленько, потому что от неожиданности не поняла ничего, и болело очень. А потом встала, намочила в холодной воде…
Мне очень хреново, я хочу прилечь. Если бы все они оставили меня в покое, было бы хорошо. А к утру все заживет, возможно.
Звонит телефон. Это моя Тонька, я узнаю ее номер.
Мне сейчас ее звонок очень некстати. Но это не Тонька. И я решила, что, наверное, все-таки люблю ее. Надо ответить, раз так.
– Лина, я сама. – Ольга хочет отобрать у меня телефон. – Тебе нельзя напрягаться.
– Это племяшка. Услышит тебя и испугается. – Я нажимаю нужную кнопку. – Что, Тонь? Уроки не получаются?
Я забрала ее из школы, привезла домой и накормила. Не мог же Петька в первый день отпрашиваться, а я ушла, никто и не спросил, куда. Я же творческая личность, решила пройтись – значит, так надо. Тонька понятливая, я оставила ей кучу всяческих вкусняшек, чтобы она могла, проголодавшись, перекусить. А вечером Петька соорудит ужин. Может, как раз сейчас готовит, и Тонька хочет зазвать меня к ним в гости.
– Лина!
Тонька плачет, голос ее прерывается.
– Тонь, что случилось? Почему ты плачешь?
– Папа лежит около подъезда… там люди, и полиция приехала, и «Скорая». Я в окошко выглянула, а он не встает, Лина!
– Сиди дома, я сейчас приеду.
Ужас взметнулся во мне, ноги и руки вдруг ослабели, и темные пятна перед глазами стали видны гораздо лучше. Нет, меня ждет Тонька, я не имею права расклеиваться.
– Дай сюда.
Ольга выдирает у меня из рук трубу.
– Тоня, я подруга Лины, меня зовут тетя Оля. Сейчас к тебе дядя Костя приедет, помнишь его? Ну вот, он приедет, и ты впустишь его. Сможешь сама дверь открыть? Отлично, ты смелая девочка. Нет, Лина не может приехать, она только что во дворе ударилась головой о трубу, в темноте наткнулась. Жди дядю Костю.
Отдав мне телефон, она вышла из гостиной, а я легла на старый диван и закрыла глаза. Я даже плакать не могу. И не буду. Тьма не получит меня. Не сейчас.
Петька сидит на стуле, с которого я перебралась на диван. Тонька все перепутала с перепугу, Петька – вот он.
20
Когда-то давно мы с братом любили бродить по городу вместе. Не то чтобы у нас не было друзей, просто лучшими друзьями друг для друга были мы сами. И мы исходили и изъездили город вдоль и поперек. У нас были свои разговоры, свои понятные только нам шутки и общие воспоминания. Я знала, что это не изменится, мы всегда будем друг у друга, что бы ни случилось.
Я ошибалась.
Потому что Петька лежит на кровати, подключенный к аппаратам, которые даже дышат за него. У меня в руке Тонькина ладошка, маленькая и хрупкая. Я взрослая, я – ее каменная стена и ее опора сейчас. Только я для этого совсем не гожусь, мне самой бы не помешала опора.
– Лина.
Я зря покупала новые шмотки и собиралась посетить салон красоты. Я все равно напялила свое этническое пальто, потому что в нем мне уютно, и вывеска у меня все та же, и голова перевязана, как у раненого партизана, и голос не улучшился.
А Матвей весь из себя красавчик. Даже я понимаю, что одет он стильно и дорого. Он приехал ко мне, думая, что я какая-то принцесса, а я старше его на три года, и морщины под глазами никуда не делись, а на шее синяки желтого цвета. Глупо даже называть их синяками.
– Лина, с ним все будет в порядке.
Не понимает этот элегантный мамин мальчик, что нет у меня больше никого на всем свете, кроме Петьки. Бабуля… долго ли она проживет, когда узнает, что стряслось? У меня на этот вопрос есть только один ответ, и он мне абсолютно не нравится. Тонька… ей сейчас хуже, чем мне, – у нее всегда был только Петька, который любил ее, защищал от Светки и в итоге спас, увез ее далеко, чтобы никакая Светка не достала. И все было прекрасно, мы вместе ездили к бабуле, впереди было много хорошего… и все рухнуло в один момент. Тонька судорожно цепляется за мою руку, потому что я – последнее, что у нее осталось.
Она просто не знает, что я не гожусь на звание последнего, что осталось. Я слабая, не слишком счастливая, боящаяся жизни особь женского пола, закапывающая трупы на острове и мешающая всем на свете. И теперь, когда с Петькой стряслась беда, я не знаю, что делать. Где уж мне кого-то утешать, тем более – восьмилетнюю девочку, всю свою жизнь учившуюся прятаться и ждать.
